Партия была не слишком велика: около десяти тысяч карат суммарно, да и сами алмазы особого впечатления не производили. Какие-то мелкие сероватые невзрачные камешки, которым еще только предстояло раскрыться после огранки и шлифовки.
С алмазами, нужно сказать, все было далеко не «слава Богу». Архангельская алмазоносная трубка оказалась тем еще местом — ценное сырье там залегало на большой глубине, постоянно происходили прорывы грунтовых вод в карьер. Всякие плывуны, оползни, все это сопровождалось отвратительной погодой русского севера. Холод, снег, ветер, полярные сумерки — полноценной ночи благо на широте Архангельска все же не было — по полгода. На добыче этих камешков уже погибло несколько десятков человек а себестоимость конечного продукта зашкаливала за все разумные пределы.
Тем не менее даже в таких условиях алмазы для нас имели огромную ценность. В первую очередь промышленную конечно, а не ювелирную. Различного рода алмазный инструмент — от стеклорезов до сверл и отрезных кругов — был необходим молодой российской промышленности как воздух. Полноценного мирового рынка алмазов пока не существовало. Эти камни добывали понемногу в Индии, было открыто месторождение в Бразилии, но до действительного массового производства было еще ой как далеко.
Появление в России собственной добычи алмазов, а еще раньше — золота, стало толчком для создания в столице отделения биржи, специализирующейся «ювелирном» направлении.
Вообще, первая биржа в империи появилась еще при Петре, однако следующие сто лет ее существования никак иначе кроме «прозябанием» назвать было невозможно. В стране банально нечем было торговать на бирже: основным активом была земля и крепостные ее обрабатывающие, экспортных позиций было раз-два и обчёлся, а акционерных товариществ, выбрасывающих свои ценные бумаги в свободное обращение и вовсе практически не существовало.
Все начало меняться в конце десятых годов 19 века и в основном с моей подачи. Большую часть своих компаний я непременно акционировал и, оставляя за собой только контрольный пакет, остальное пускал в свободное обращение. Возможно, с точки зрения получения долгосрочной прибыли такая модель была не слишком удачна, однако, как раз непосредственная прибыль для меня была не самой главной целью. Гораздо важнее было оживить деловую активность государства, пустить в работу спрятанные по кубышкам и ухоронкам золотые и серебряные монеты, в конце концов донести до людей очевидную мысль, что деньги должны оборачиваться и приносить своим хозяевам дополнительный доход, а не лежать мертвым грузом.
Первой моей компанией, акции которой попали на биржу стал «Русский шоколад», причем изначально никакого ажиотажа эти ценные бумаги не вызвали. Ну действительно, кондитерская фабрика — это совсем не то, что приходит в голову, когда люди рассуждают от надежном, долгосрочном и прибыльном вложении денег. Вот пароходство какое-нибудь, рудник или прииски — это да, это серьезно.
Вот только капитализация «Русского шоколада» за двадцать лет выросла больше чем в тридцать раз. Сейчас эта компания владела собственными плантациями какао в Никарагуа, собственными грузовыми судами для их перевозки, собственными сахарозаводами, десятком кондитерских фабрик, из которых три располагались за границей и обширнейшей сетью собственных магазинов и кафе, представленных чуть ли не в каждом уездном городе империи. Общая стоимость «Русского шоколада» уверенно перевалила за семь миллионов рублей и продолжала с каждым годом только увеличиваться.
Вслед за сладкой фирмой на биржу попали и акции других моих предприятий, ну а с начала двадцатых Российское государство начало потихоньку размещать там же ежегодные выпуски облигаций государственного займа. Тиражи поначалу были крайне небольшими, предназначенными исключительно для того, чтобы приучить столичных дельцов к данному виду ценных бумаг. К тому, что государство регулярно берет в долг и аккуратно эти долги погашает. Что это не попытка тупо ограбить подданных, а вполне себе здоровый способ заставить лежащие мертвым грузом деньги пассивно работать тебе на пользу принося какие-нибудь 3–4% годового дохода. Поэтому, когда империи понадобился крупный заем на фоне недобора налогов, связанного с крестьянской реформой, проблемы с его размещением в общем-то и не возникло.
Большим спросом на Санкт-Петербуржской бирже с самого первого дня их появления стали пользоваться железнодорожные акции. Как головной компании РЖД, так и отдельных входящих в ее состав дорог. Этому способствовало, во-первых, само ощущение этого вида деятельности как некого технически инновационного — примерно, как в двадцать первом веке относились к it-сфере, — а во-вторых, эти компании ежегодно выплачивали весьма солидные дивиденды. Например, наиболее денежная Межстоличная железная дорога в 1829 году выплатила дивидендов по 8 рублей на каждую акцию номиналом в сто. В 1830 — 11 рублей, а по итогам 1831 года выплаты ожидались на уровне 12–13 рублей. При обеспеченной серебром финансовой системе, где инфляция держалась на околонулевом уровне, а тот же доход от облигаций государственного займа в 4% годовых считался более чем солидным, 12% которые приносили железные дороги были показателем совершенно заоблачным. Что там говорить, если номинальная сторублевая акция той же Межстоличной железной дороги — в которой я кстати владел пакетом в 25% — торговалась на бирже на уровне 350 рублей и имела устойчивую тенденцию к росту.
Главным же толчком, ускорившим развитие фондового рынка империи, стала финансовая реформа Канкрина 1828 года. Полезшие буквально из-под земли подобно грибам после дождя частные банки начали массово принимать деньги у населения, а дальше резонно озаботились возможностями их инвестирования, которое бы дало больший процент прибыли, нежели сами банки обещали людям. И вот тут фондовая биржа стала настоящим Клондайком. Что там говорить, если оборот Санкт-Петербургской биржи всего за один 1829 год по отношению к предыдущему вырос на 119%, а в 1830 — тут правда во многом за счет размещения 60 миллионного государственного займа — еще на 171%.
И это при том, что в империи было принято достаточно жесткое фондовое законодательство. Все операции с ценными бумагами обязательно должны были регистрироваться на одной из четырех — Санкт-Петербуржской, Московской, Одесской или Варшавской, а с 1833 года еще и Екатеринбургской — бирж с отчислением в казну пусть не слишком большого, но вполне чувствительного 1,5% налога в казну. Также, поскольку размер дивидендов, выплачиваемых акционерными товариществами, был информацией открытой и общедоступной, его — в отличии, например, он спекулятивной прибыли — легко было отследить и тоже обложить налогом. Так с 1830 года налог на дивиденды в Российской империи составил 5% и стал, по сути, первым примером введения в стране такого типа налогообложения.
Для упрощения работы биржевых торговцев с середины 1830 года мой издательский дом начал издаваться еженедельный «Биржевой листок» с главными новостями, котировками и прочей необходимой и интересной информацией. Именно в этой газете в 1841 года начал публиковаться первый в мире биржевой индекс, охвативший корзину из полусотни наиболее крупных торгующихся на бирже промышленных и транспортных компаний.
«Кто владеет информацией, тот владеет миром», — так гласит известна в будущем поговорка, которая стала девизом «Биржевого листка». На практике же — и вот этой мыслью я делиться с общественностью уже не торопился — миром владеет тот, кто эту информацию создает. Имея ресурсы одновременно императора всероссийского, крупнейшего промышленника, владельца самого быстро растущего в стране банка и десятка различной направленности изданий, делавших из меня натурального по нынешним меркам медиамагната, игра на бирже превращалась в достаточно простой способ добывать деньги буквально из воздуха. Это как стать владельцем казино размером с целое государство — беспроигрышное начинание.
А еще в конце 1831 года в империи была выдана концессия на постройку первой частной железной дороги. Дорога эта длинной всего в шестьдесят километров должна была соединить берег Волги и берег Дона и стать неким паллиативом на фоне невозможности пока построить полноценный соединяющий две реки канал.